Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Но, – сказал Баббаланья, – так как Алма, как говорится, был полон решимости всего лишь прибыть в Марди, то не покажется ли всем сомнительным, что все эти его предписания принесут пользу для ведомой здесь повседневной жизни?
– Если бы! Если бы Алма мог ещё раз снизойти! Брат! Была бы земля нашей постоянной подушкой, был бы и ответ на веру Владыки в счастливый конец, воистину более счастливо создаваемый нами здесь. Это – первый и главный результат; из-за святости здесь мы должны быть святыми и в другом месте. Это Марди, который любил Алма, издаёт свои законы, но не Рай.
– Скоро я полностью проверю всё это, – пробормотал Мохи.
– Старик, – сказал Медиа, – вы оба, с твоими годами и годами Мохи, ближе всех к тому, чтобы жить в неизвестном будущем. Но поговори со мной на другие темы. Расскажи мне об этом острове и его людях. Из всего, что я услышал и теперь созерцаю, я заключил, что здесь нет никакого короля, что вы остаётесь самими собой и что эта мистическая Любовь, как было сказано, и есть ваш правитель. Это так? Тогда вы полны провидения, как поговаривают в Марди. И хотя какое-то время вы сможете процветать, долго так продолжаться не может, и некий жестокий урок убедит вас, что ваша вера в достоинство мардиан абсолютно тщетна.
– Это правда. У нас нет короля, поскольку предписания Алмы упрекают власть в высокомерии. Он – трибуна человечества, и не станет его истинная вера всеохватной в Марди, пока все наши народы не лишатся королей. Но не подумайте, что мы не верим в совершенство человека. Нет, абсолютно против всего хорошего он не восстаёт. В его сердце есть зародыш. Мы рассчитываем на его восприимчивость. К нему мы и обращаемся, иначе всё было бы безнадёжно!
– У вас общественное правление?
– Оно несовершенно и долго ещё должно будет оставаться таким. Но мы не делаем многих несчастными, поддерживая немногих счастливых. Но, отвергая здравомыслие, стремление породить равенство порождает анархию. Не во всех вещах существует равенство. У каждого есть что-то своё собственное. У некоторых пальмовые рощи обширнее, чем у других; они больше платят, живут в более изысканном жилье, чаще меняют свою ароматную солому. Такие различия должны быть. Но ни один не голодает напрямую, в то время как другие пируют. Обеспеченный помогает нуждающемуся. И не согласно своему статусу, а от желания, рождённого в нас уже дремлющим и пробуждённого к жизни Алмой. Этим желаниям мы не следуем во всём, что мы делаем, нас тянут не к добродетели, а к бегству от неё. Мы не создаём совместной жизни. Из порока и достоинства, вслепую смешанных, формируется союз, где порок слишком часто доводит до разложения. Порочных мы селим обособленно, пока они не исправятся. И исправление начинается сразу же, как только их пригласят. Грех других не падает на наши головы: не мы привели их к преступлению. Наши законы порождены не местью, а только Любовью и Алмой.
– Всё это прекрасная поэзия, – сказал Баббаланья, – но не такая уж и новая. Часто то же самое поётся в ласковой Марамме!
– Это звучит здорово, старик! – сказал Медиа. – Но люди есть люди. Некоторые должны голодать, некоторых нужно бичевать. Ваши доктрины невыполнимы.
– И разве эти вещи не предписаны Алмой? И стал бы Алма внушать невозможное? Какова ценность его предписаний, если они не могут быть применены? Но я умоляю вас, не говорите больше о Марамме. Увы! Приди Алма снова в Марди, как вы думаете, разве оказался бы он среди тех ценностей, за которые он положил свою голову?
– Нет, нет, – сказал Баббаланья, – он пришёл бы как самозванец и в тот же день стал бы злоумышленником. Он стал бы повсюду сотрясать наше общественное устройство.
– Не здесь, не здесь! Мы бы скорее приветствовали Алму голодным и жаждущим, чем того, что прилетел бы сюда на крыльях серафимов со сверкающим знаком зодиака в своей диадеме! Со всех его сторон мы обожаем его, не нуждаясь в великолепии и силе зажжённой веры. Хотя он и произошёл от Оро, хотя он и творил чудеса, проходя через свою жизнь, – не за одно лишь это мы так любим его. Мы любим его из-за инстинкта в нас – любящего, сыновнего, почтительного чувства. И если бы это не шевелилось в наших душах, то это был бы наш смертельный конец; и Алма был бы неспособен оказать нам поддержку. Мы любим его потому, что мы есть.
– Этот человек божественный? – пробормотал Баббаланья. – Но ты говорил больше всего об искреннем обожании Алмы: я не вижу храмов в ваших рощах.
– Потому что этот остров – один единый храм во славу его, где каждый лист посвящён ему. Мы не устанавливаем Алму тут и там и не говорим: «Эти рощи для него, и эти широкие поля для нас». Это всё – его собственность, и мы сами тоже; каждый час нашей жизни и всё, что мы имеем.
– Тогда вы всегда поститесь и молитесь, и стоите, и поёте так же, как носители кадил в Марамме долгие часы молят своих богов.
– Алма запрещает! Мы никогда не постимся, наши стремления – наши молитвы, наша жизнь – вера. И когда мы смеёмся с человеческой радостью над мирскими вещами – тогда мы возносим большую похвалу Оро и заслуживаем любовь милого Алмы! Наша любовь к Алме делает нас удовлетворёнными, но не печальными. Вы говорите о храмах; смотрите, это не здания, – это насаждение милосердия среди нас. Из-за сокровищ, которые есть на окружающих островах, расточаемых на тысячи храмов, мы каждый день уменьшаем число учеников страдавшего Владыки. В Марди Алма проповедовал в открытых полях, – разве у его прихожан должны быть дворцы?
– Никаких храмов – значит, никаких священников, – сказал Баббаланья, – тогда куда можно будет войти немногим священникам, если нет царственных врат?
– У нас нет священников, кроме одного, и это – сам Алма. У нас есть его заветы: мы не ищем иных комментариев, кроме как от наших сердец.
– Но сколько же времени без священников и храмов будет процветать эта ваша вера? – сказал Медиа.
– Разве многие поколения не жили без этой веры, несмотря на священников и храмы? И разве она не должна пережить их? То, чему мы верим, мы считаем божественным; и вещи божественные всегда выносят испытание временем.
– Но как расширить ваши границы? Как обратить порочных людей без убеждений неких особых провидцев? Должна ли ваша религия идти рука об руку со всеми светскими традициями?
– Мы стоим не на том, что слова одного человека должны быть евангелием для остальных, а на том, что слова того же Алмы должны быть евангелием для нас всех. И не предписаниями, которыми кое-кто пытается агитировать, но всем – практикой, твёрдой позицией – убеждать, что жизнь, которую мы ведём, является жизнью для всех. Мы все апостолы. Куда бы мы ни пошли, мы несём нашу веру в наших руках и сердцах. Это – наша главная радость. Это не тот широкий путь, на который мы отводим шесть дней из семи и затем принимаемся за него. В ней мы все ликуем и радуемся; это то, что делает нас счастливыми здесь, это то, без чего мы нигде не можем быть счастливы; как нечто предназначенное для этого настоящего времени и далее. Это – наша форма существования, и не случайность. И когда мы умираем, эта вера должна стать нашей подушкой,